Гайка

Гайка родилась ранней весной. Ее мать была беспородной дворовой собакой - лохматой, грязной и злющей. Из двенадцати щенят Гайке повезло больше всех - сам собачий Бог благоволил ей, и маленькую черную сучку приняли за кобелька, похожего на овчарку. Эта случайное сходство спасло щенку жизнь, остальных же ее братьев и сестер нежно подхватили и навсегда унесли светлые воды лесной речушки Пеленки. Гайка росла веселой, шустрой и доброй, целыми днями носилась по поселку и играла с детьми. Правда, тогда она звалась еще не Гайкой, а Пуйкой, т.е. "мальчишкой" на латышском.

Брат привез маленькую собачку на "бобике", в обувной коробке. Черным кубарем она выкатилась прямо на руки моей маме и стала восторженно лизать ей лицо, поскуливать и тявкать, пока в конце концов не описалась, получив первое свое прозвище - Засциха. Тем же вечером, покормленная, с пузиком-шариком, урчащая и бесконечно счастливая, она лежала у ног моего отца и тихонечко грызла тапок. За восемнадцать лет жизни чего она только не сгрызла, но особенной слабостью Гайки были шапки - наверное, запах человеческих волос делал их собачьим деликатесом. Так пропал навечно мамин норковый берет, моя пуховая шапка, папин любимый кожаный кепарь и шикарная панама нашей заморской гостьи. Пакостница... но удивительно, что Гайке прощалось все - за придурковатость и гробовую преданность дому и людям, которые когда-то дали ей попробовать самого вкусного супа с фрикадельками.

Ненавидела Гайка пьяниц, почтальонов и цыган. Если утром после гулянки кто-то из наших боялся сесть за руль, мы шли дышать на Гайку. Она страшно обижалась, если несло алкоголем, уходила и полдня лежала под кустом, накрыв лапой морду, всем видом выговаривая: "Вот Вы какие... а я... а я Вас так Люблю!". А если уже не несло противными парами, она нежно лизала нос, за что приобрела еще одно прозвище - Целовалкина. С нашим почтальоном враждовала она изощренно, два раза укусила за задницу, за что была посажена на цепь, но так удачно имитировала разрыв сердца, что кто-то из нас не выдерживал и выпускал эту актрису на свободу.

Гайка была абсолютно всеядной. Вероятно, голодное детство приучило к чистым тарелкам. Она умела щелкать лесные орехи и аккуратно выплевывать скорлупки, обожала клубнику и лущить горох, не отказывалась от огурцов и ловила мышей. Но больше всего в жизни она любила фрикадельковый суп и загорать, отставив задние лапы. Летом она выискивала раскаленный кусок жести и грелась на нем, а зимой обожала лежать у камина, и если выстреливал уголек и шел дым от шерсти, она не особенно спешила тушить на себе пожар. А еще ее страстью была баня - если забыть закрыть дверь, то, зайдя в парилку, прикрывшись веником, нередко можно было встретить там Гайку, мирно спящую при 90 градусах.

Гайка, кроме людей, любила и других собак. Природа часто зазывала к нам во двор своры возбужденных кобелей. Мы запирали нашу даму в сарайку, но она рыла подкопы, а кобели выли ночи напролет. В результате безумной Гайкиной любви у нас рождались Гайчата. В годы молодости и расцвета она скромно приносила по три щенка, и все были довольны - их удавалась пристроить по знакомым. Но когда Гайкин возраст подошел к восьми годам, что-то завертелось и сдурело в ее гормональной системе, и она стала рожать раз в год по дюжине. Самое время сказать, что была она скромных собачьих размеров, маленькая тонконогая "овчарка" примерно мне до колена. Ситуацию со щенками усугубляло то обстоятельство, что рожала она исключительно в крещенские морозы и только в условиях дикой природы. Несколько лет мы каждый Новый год пребывали в нервном напряжении и следили за этой тыквой на тощих ножонках. Видите ли, на подстилке в доме ей было как-то неудобно, неестественно, одним словом, и в удобный момент она, гонимая предродовыми гормонами, сбегала, чтобы при минус 20 родить в досках под сараем или в погребице. В результате выживало совсем мало щенков.

В последний раз она родила щенят в солидном возрасте, уже совсем седая и матерая. Была лютая зима, и стояли морозы до -32. Перед самыми родами Гайка пропала, мы поискали в старых местах, но так и не нашли самодурку. Одним утром отец вышел на крыльцо и увидел, как к нему несется уже исхудавшая Гайка. Она дергала его за штанину, звала за собой к большой собачьей будке, в которой жил наш второй, огромный, пес - кавказец Рокки. Среди его шерсти и лапищ копошились малюсенькие щенята. Гайка была горда собой необыкновенно. Мужественному Рокки несколько месяцев пришлось выступать в роли няньки, грелки и подстилки. Щенята обожали Рокки, кусали его, кувыркались и лизали его краснючие, вечно настороженные глаза. Так по воле случая Рокки стал приемным отцом. Справлялся он с этой ролью великолепно, а Гайка стала его женой - первой и последней, самой недоступной и недосягаемой во всех смыслах. Это была настоящая платоническая любовь, необычный собачий мезальянс.

Она - престарелая и важная, и он - молодой, сильный и нежный. Он по всем законам природы не мог стать отцом ее детям, и она волшебным образом перестала быть детородной, хотя прожила еще много лет. Рокки ухаживал за ней, берег, жалел. До самой смерти она грелась и ночевала под боком лохматого пса. Когда Гайка умерла, Рокки очень горевал, выл и долгое время отказывался от еды, как и не давал вынести его подругу из будки и похоронить под старой яблоней в саду.

Publicēts: четверг, 15 сентября 2011
Skatīts 5557